Вокруг да около (I)

В стародавние времена каждый русский человек, попавший волею судьбы в Париж, обязательно шёл в магазин "Тати" (я не был уродом в семье и тоже когда-то чего-то там купил). Их в Париже довольно много, но самый основной находится на углу бульваров Барбеса и Рошешуар. Рошешуары - очень древний и славный род, давший множество выдающихся деятелей французской истории, в том числе и Виктора Петровича, генерал-майора российской армии, впоследствии - мэра Парижа, но бульвар назван в честь Маргариты - аббатисы находившегося неподалёку Монмартрского монастыря бенедиктинок, про которую больше и сказать-то особо нечего. А вот Арман Барбес был, как любили выражаться советские историки, профессиональным революционером - то есть, участвовал во всех мыслимых заговорах, которых хватало в середине XIX века, попадал в тюрьму, пришедшие к власти соратники освобождали его, назначали на видные посты, после чего он устраивал заговор против них, попадал в тюрьму и так всю жизнь ("Романтика!" - сказал бы Доцент). Наполеон III, против которого он тоже злоумышлял, освободил его просто так, чем весьма обескуражил Барбеса, никогда не устраивавшего мятежей против одного и то же режима два раза подряд. Оскорблённый в лучших чувствах, он уехал за границу, где вскорости и умер.

Райончик этот имеет не слишком добрую славу ввиду засилья африканских братьев. На мой взгляд, их немногим больше, чем в других местах, но только тут полно ещё каких-то сомнительных людей неясного этнического происхождения, которых я бы в России назвал цыганами (а может, они просто забыли с утра умыться). Тем не менее, никаких эксцессов с нами не произошло.

Отправились мы туда, конечно же, по всё той же столь любимой нами 4-й линии метро. Станция "Барбес-Рошешуар" знаменита тем, что на ней 21 августа 1941-го немецкий моряк Мозер наподобие незадачливого героя популярной блатной песни "гулял на склоне дня, глазел на шлюх и мирно кушал пончик", когда был застрелен французским патриотом полковником Фабьеном ("и вот я здесь, а эта морда - в морге"). Оккупационное командование для острастки расстреляло двух евреев-коммунистов, евреи и коммунисты начали мстить, что и положило начало движению Сопротивления. Полковник Фабьен (который был вовсе и не полковник, и даже не Фабьен, а комсомолец Пьер Жорж) тогда, кстати сказать, вышел сухим из воды и погиб в конце войны, в Эльзасе, при попытке ознакомиться с устройством прелюбопытного гаджета, оказавшегося, как показал результат, противопехотной миной.

Не знаю уж, то ли "Тати" сильно сдал, то ли мы слишком, как выражаются белорусы, "распанели", но результаты совершенно не соответствовали затраченным усилиям. Я, например, каждый раз, надевая купленную там рубашку, испытываю внутреннее сопротивление. Конкретно придраться вроде бы не к чему, и в Питере за такую цену можно было бы купить разве что засморканный носовой платок, но вот не лежит душа (и телу тоже дискомфортно)... В общем, в наших шопинговых устремлениях мы с этого момента постановили ограничиться районом вокруг дома.

Кстати сказать, сообразили мы, вокруг дома-то мы ещё и не гуляли! Так, пробегали со всех ног... Поскольку встали мы после всех ночных праздненств довольно поздно, да и всю первую половину дня посвятили общению с негоциантами, то решили после обеда никуда более не ездить. Но до дома ещё надо было добраться, и мы для разнообразия воспользовались не 4-й линией метро, а  2-й.

2-я линия начала строиться одновременно с 1-й, и её первый участок был открыт всего лишь 5 месяцев спустя открытия метро - 13 декабря 1900-го. Последнее продление было в апреле 1903-го, поэтому в целом её можно считать самой старой линией. А поехали мы по ней, чтобы совместить приятное с полезным - около 2 километров её расположены на надземном виадуке, что позволяет совершить своего рода экскурсию практически с удобствами.

Та станция "Барбес-Рошешуар", которая находится на 2-й линии, тоже отличилась. Нет, там никого не застрелили, но вскоре после завершения строительства, 10 августа 1903-го на ней случилось короткое замыкание, отчего загорелся поезд (в те пасторальные времена он был деревянный). Пассажиров вывели, поезд, казалось бы, потушили и отправили в депо. Тем не менее, в туннеле огонь разгорелся с новой силой, да и без дыма не обошлось. Со станции "Курон", куда приближался состав, людей попытались эвакуировать, но парижан-то не проведёшь! Они сразу поняли, что это хитрая махинация с целью нагреть их на три трудовых су, которые они заплатили за проезд, и стали требовать их обратно. Поезд пришлось остановить, от жара поплавились провода и вырубилось электричество. Поняв, что вернуть свои кровные у обнаглевших буржуев не удастся, пассажиры в темноте кинулись к, как им казалось, выходам. Увы, с одной стороны выхода и вовсе не было предусмотрено, а с другой он был отрезан дымом, в котором и задохнулись 84 человека.

По счастью, нас подобные ужасы миновали (тем более, что до злополучной станции "Курон", в которую, в довершение всех несчастий, в ноябре 1916-го угодила сброшенная с цеппелина бомба, мы не доехали). Виды вокруг были, пожалуй, не слишком живописными, но мы хотя бы посмотрели сверху на канал Сен-Мартен, по глади которого так любила пускать блинчики Амели Пулен (правда, похоже, она делала это в каком-то другом месте этой водной артерии). На станции "Жорес" (которая до 1914-го называлась "Германия") поезд и вовсе въехал под землю, лишив нас возможности полюбоваться зданием ЦК компартии на площади имени уже известного нам полковника Фабьена. Пересев в Бельвиле на малопримечательную 11-ю линию, мы добрались до дома, пообедали, передохнули и вышли на прогулку.

Фонтан Невинных на этот раз был действительно фонтаном! Влекомые сахарским инстинктом, к воде потянулись чернокожие братья.

Пройдя под аркой, мы оказались на небольшой Кузнечной улочке (rue de la Ferronnerie). Всю её северную сторону занимает дом 2-4-6-8-10-12-14, считающийся самым длинным в Париже (если, конечно, принять его за один, а не за семь, как на самом деле). Но интересна она не этим, а тем, что именно на том самом месте, откуда производилось фотографирование, 14 мая 1610-го года был убит Генрих IV, основатель династии Бурбонов.

Случилось это прискорбное событие так. Как мы помним, после долгих упирательств Генрих всё-таки согласился на коронацию своей жены Марии Медичи. Церемония была совершена 13 мая. На следующий день Генрих проезжал по Кузнечной улице. Кушало ли Его Величество при этом пончик и на кого глазело, история умалчивает (судя по его репутации - именно на них самых), но результат был такой же, как у несчастного Мозера. У двигавшейся впереди винной повозки отлетело колесо. Кузнечная улица до 1229-го именовалась улицей Колесников, но, видимо, за без малого 4 века былое искусство было утрачено, и быстро исправить поломку не удавалось. Водитель королевских кобыл попытался было сдать назад, но там, как на грех, такая же оказия приключилась с повозкой с сеном (классическая "коробочка", через которую отдали Богу душу множество авторитетных российских предпринимателей конца прошлого века). И всё бы ничего, но по удивительному совпадению в аккурат на этом самом месте на деревянных стропилах под одной из арок (некоторые источники утверждают, что именно эти арки видны слева, но вообще-то этот пресловутый "самый длинный дом" построен полвека спустя) притаился полоумный фанатик-одиночка Равальяк, который наподобие Ягуляра, жутким рассказом о коварных повадках которого Винни-Пух так напугал Пятачка, соскочил вниз, распахнул дверь кареты и вонзил кинжал в грудь герцога де Монбазона, именно в этот погожий и тёплый денёк одевшегося поплотнее (возможно, что и в бронежилет), отчего вельможа отделался лёгкими телесными повреждениями и прожил ещё много лет. То ли сам Монбазон, то ли присутствовавший при этой сцене герцог д'Эпернон (в доме которого, как утверждали злые языки, Равальяк неоднократно бывал и даже получал там какие-то деньги - вероятно, за помощь по хозяйству) деликатно указал подслеповатому безумцу на его ошибку, после чего тот повторил свой кунштюк непосредственно с королём. Простодушный монарх вместо того, чтобы по примеру Монбазона закатить глаза и свалиться под лавку, вскричал: "Я ранен!" "Ну вот, любезнейший, - укоризненно сказал д'Эпернон, - видите, что вы натворили своим баловством с ножичками? По вашей милости Его Величество ранено... Впрочем, как вы можете убедиться, ничего непоправимого пока не произошло, государь ещё жив и даже разговаривает." Эти кроткие слова увещевания не остудили пыл изувера, и он вонзил кинжал ещё два раза, один из которых всё-таки наконец попал в аорту. Как раз в этот момент возчики, не подозревая о разыгрывавшейся в двух шагах от них трагедии, хором починили свои колёса и спешно, чтобы вино не скисло, а сено не пересохло, пустились наутёк. Копуша Равальяк, которому я бы и курицу резать не доверил, припоздал и не смог с удобствами устроиться в этом самом сене, вследствие чего был задержан стражами правопорядка и в самом скором времени казнён. На допросах он нёс что-то совсем неподобное про видения и голоса, но что именно - в точности неизвестно, поскольку во всех соответствующих архивах документы именно за май съели крысы (видимо, предки тех грызунов, которые полакомились избирательными протоколами как раз в том округе, откуда наша госпожа губернатор начала восхождение на федеральный политический Олимп). Герцог д'Эпернон продавил через парламент регентство вдовствующей королевы и некоторое время фактически возглавлял страну, пока подросший дофин не назначил его на почётную, но весьма отдалённую от Парижа должность.

С Кузнечной улице мы вышли на Риволи, которая вывела нас к Лувру, напротив которого высится импозантное здание мэрии 1-го округа. 

"Я не знаю, что тут она делала - видно, паспорт пришла получать". Что-то меня на блатной фольклор пробило - это, видимо, результат интенсивных поездок на маршрутках, водители которых, если они по случайности принадлежат к славянским нациям, услаждают слух пассажиров радиостанцией "Русский шансон".

Мэрия стоит на улице Гаспара Колиньи, адмирала-гугенота, одним из первых павшего в Варфоломеевскую ночь 24 августа 1572-го года. Другой вождь гугенотов, Генрих Бурбон (тогда ещё не IV), в честь бракосочетания которого всю гугенотскую верхушку и собрали в Париже, спешно перешёл в католичество (не в первый, и не в последний раз), чем тогда и спас свою жизнь. Некоторые исследователи, впрочем, склонны считать, что этим он более обязан своей новоиспечённой жене (тогда ещё не Марии Медичи, а Маргарите Валуа), пышной грудью вставшей на его защиту. А сигналом к началу резни послужил звон колоколов церкви Святого Германа Осерского (L'église Saint-Germain-l'Auxerrois). Барон Османн, будучи протестантом, в ходе своей градостроительной деятельности очень мечтал её снести, но не вышло.

Многие полагают, что это и есть та достопримечательная колокольня, но нет - это новодел середины XIX века, а варфоломеевская маленькая, на задворках, и с улицы её не видать.

Герман Осерский - святой, почитаемый и православными, и католиками, но особенно его культ распространён в северной Франции. Нам же более известно имя его ученика, Святого Патрика, большого любителя тёмного пива, если судить по праздникам в его честь. В  Британии Герману частенько по долгу службы приходилось сталкиваться и с другим известным персонажем, Мерлином, который тогда ещё не был мрачным седобородым старцем, а вполне себе жовиальным молодым человеком. А вот король Артур, несмотря на фантазии некоторых кинематографистов, в то время ещё и не родился.

В общем-то, этот приходский храм королевского семейства Валуа более всего известен среди широких масс именно своей зловещей исторической ролью. На задний план отходит и то, что это - признанный шедевр пламенеющей готики (хотя об аутентичности тут говорить сложно - готику эту весьма подпламенили реставраторы XIX века, ученики Виолле Ле Дюка, об удивительных художественных принципах которого ещё будет случай поговорить), и то, что именно тут похоронены чуть ли не все известные придворные художники XVI-XVIII веков.

Заметим, что футбольный клуб "Осер" - единственный во Франции, никогда не покидавший высшей лиги национального чемпионата. Всего лишь 2 дня спустя он сыграет с "Зенитом" в Лиге Европейских Чемпионов, а через 10 дней окончательно выбьет его из этого турнира. Варфоломеевская ночь какая-то... Явно без Святого Германа тут не обошлось (а может, и без Мерлина).

Свернув к Сене, мы пошли в обратном направлении. Это было моей стратегической ошибкой, поскольку Кожевенная набережная (Quai de la Mégisserie) наполнена, по счастью, хоть и не вонючими кожевенными мастерскими, но лавками, торгующими исходным полуфабрикатом - щенятами, котятами и змеёнышами. 

Я, подобно герою кортасаровской "Игры в классики" старался жаться поближе к рыбкам, а Д начала фотосессию теплокровных (рыбок она тоже, впрочем, поснимала).  Удручающее, надо сказать, зрелище. Напоминает концлагерь.

Один довольно увесистый котик развлекал себя тем, что разгонялся со всех сил и наскакивал на стекло, как Равальяк на Генриха. В первый раз он проделал это за моей спиной, я только краем глаза увидел что-то наподобие летящего пушечного ядра и громкий БУММ. Не знаю, как у него было с мозгами до этого, но полагаю, что подобные регулярно проделываемые экзерсисы не идут интеллекту на пользу. Хотя, как показали дальнейшие события, возможно, он, жертвуя собой, посылал мне сигнал, которого я в тот момент не понял.

По счастью, лавки уже закрывались, но мы пообещали Д, что придём сюда ещё раз (и, в отличие от таких же предположений по поводу настоящих достопримечательностей, слово своё сдержали). В качестве ответного алаверды она согласилась сходить с нами в Лувр. 

В последнем из посещённых нами в тот раз магазинчиков уже опускали железные шторы. На выходе я, как вышеупомянутый котик, со всей дури врезался в неё головой, отчего впоследствии некоторое время раскраской своего черепа напоминал Горбачёва. В дикой варварской России к пострадавшему иностранцу уже бы сбежался озабоченно квохчущий персонал, но в цивилизованной жантильной Франции я удостоился лишь злобного взгляда и бормотания сквозь зубы: "Куда прёшь, баран? Только поломай мне казённое имущество!" (перевод вольный). В общем, со времён Кортасара местный люд приветливей не стал. Говорят, что и продаваемые здесь зверики тоже все как на подбор неврастеники и мизантропы.

Продавался ли этот представитель местной фауны, неизвестно, но своим поникшим видом он бы вписался в интерьеры как нельзя лучше. Мы же, покинув сию юдоль скорби, вышли на уже известную нам площадь Шатле.