Улица Сент-Оноре

Чтобы стать святым, необходимо совершить хотя бы одно чудо. Святой Гонорий (он же Гонорат или Гоноратур) был епископом Амьенским, что, безусловно, похвально, обнаружил мощи мучеников Викторика, Фусциана и Генциана, что вообще замечательно, но вот что именно чудесного он совершил, католические источники почему-то не сообщают. Только в одном месте я отыскал рассказ, что его старая нянька ставила хлеб в печь (на лопате, ясно дело, как Баба Яга Братца Иванушку), когда ей сообщили об избрании нового епископа. Почтенная женщина, знавшая, видимо, о нём что-то такое, чего не знал никто, воскликнула: "Кто?! Малютка Гоноратик?!! Да скорее эта вот хлебная лопата зазеленеет и расцветёт, чем случится такое!" Лопата немедленно покрылась листочками, зацвела, и впоследствии, когда практически настроенная старушка её укоренила и провела прочие необходимые агротехнические мероприятия, оказалась ежевикой, дававшей плоды на протяжении тысячи лет после этого события - ещё в XVI веке благочестивые паломники могли отведать чудесных ягодок. Да, вот тут приходится согласиться. Если бы эта самая лопата превратилась в клён, или ясень, или из чего там эти лопаты вообще делались - в общем, в какое-нибудь дерево, то это был бы просто фокус. А вы когда-нибудь видели, как растёт ежевика? Это кусты, запутанные и преколючие. Можете себе представить, чтобы из них кому-нибудь пришло в голову попытаться сделать лопату? Так что это - безусловное чудо...

Так или иначе, Святой Гонорий стал покровителем хлебопёков, булочников и кондитеров. В 1200-м парижская гильдия пекарей поставила в память о нём церковь, а улица, на которой она находилась, тоже получила название Сент-Оноре. От церкви ныне не осталось и следа, улица тоже весьма видоизменилась. Я, если мне не изменяет память, никогда раньше на ней не бывал, но она показалась мне странно знакомой. Пока я мысленно сетовал на провалы в памяти, Ж воскликнула: "Посмотри! Это же прямо Питер!" И точно. Если бы не вывески на басурманском языке, да не проглядывающие через перпендикулярные улочки то Лувр, то Тюильри, то и вовсе золочёная филейная часть Жанны д'Арк, можно было бы предположить, что мы где-то в нашей родной Литейной части - на Захарьевской, допустим, или на Шпалерной. Дело, видимо, в том, что застраивались они в одно время - во второй половине XIX века. Несмотря на древность улицы Сент-Оноре, на ней мало того, что жил Робеспьер, так ещё и постоянно устраивались революции, что совершенно не способствовало сохранению хрупких старинных фасадов. Говорят, именно на ней находилась та баррикада, по которой Свобода-топлесс вела народ на знаменитой картине Делакруа.

Но и помимо революций вообще и Робеспьера в частности, улица Сент-Оноре известна хотя бы тем, что на ней родился Мольер, и на ней же он и умер (в аккурат около того места, где мы стояли), играя Мнимого Больного в своей одноимённой пьесе на сцене пристроенного к Пале-Роялю театра Комеди Франсез. Этот участок улицы Сент-Оноре называется площадью Андре Мальро, довольно занудного беллетриста, деголлевского министра культуры. А именно этот кусок площади Андре Мальро называется площадью Колетт. Не очень понятно, к чему такая матрёшечная структура - видимо, на такую прорву великих людей не хватает улиц. Ну да и в Ленинграде когда-то самый обыкновенный перекрёсток именовался площадью Брежнева... Сидони Габриель Колетт не очень известна в России, подозреваю, что и во Франции подзабыли о беспомощной ревматической старушке, провозгласившей, что "сердце не имеет морщин, на нём бывают только шрамы", и доживавшей свой век в квартире с видом на сад Пале-Рояля, но в первой трети прошлого века она была более чем известна своими яркими и вызывающими романами (во всех смыслах этого слова). По зловещему стечению обстоятельств несчастная Мари Трентиньян, несколько лет назад забитая до смерти ревнивым любовником ("Отсутствие ревности – куда более непростительная мужская ошибка, чем её наличие," - считала писательница), оказалась в ставшем для неё роковым Вильнюсе как раз для съёмок в роли Колетт в посвящённом ей байопике.

В 2000-м на площади Колетт над входом в метро поставили очень забавное сооружение - Беседку Полуночников (Kiosque des Noctambules) Жана-Мишеля Отоньеля. Не знаю, имел ли такое намерение автор, но мне его творение показалось иллюстрацией к высказыванию модного французского культуролога, фамилию которого я забыл. Тот, объясняя зависимость восприятия от предшествующего опыта, говорил, что, дескать, чтобы пирамиды произвели на нас такое же впечатление, как и на древних египтян, они (пирамиды, конечно, а не египтяне) должны летать в небе вверх тормашками и переливаться всеми цветами радуги.

Беседка Отоньеля должна производить на нас такое же впечатление, какое производили на парижан XIX века входы в метро, оформленные Эктором Гимаром. Сейчас, когда наши глаза уже насмотрелись и на особняки нефтяных набобов, и на центр Помпиду, и на, допустим, шоу трансвеститов, гимаровские павильоны кажутся изящными, но скромненькими, и нам непонятно, от чего же тогдашние критики так выходили из себя, вопя о непристойном антихудожественном буйстве, низкопробной псевдороскоши и режущей глаз вычурности.  

История не зафиксировала, оказывали ли творения Гимара не только эстетическое, но и физиологическое действие. При взгляде же на эти переливы муранского стекла Д почувствовала настоятельную потребность съесть мороженое, о чём и поведала миру. После этого рассказ о кондитере Шибу (наверно, он должен произноситься так, хотя в русском языке укоренилось написание Шибуст - во всяком случае, так называется изобретённый им крем), создавшем в честь своего небесного покровителя знаменитый торт "Сент-Оноре" (мне пробовать не довелось, но сладкоежки хвалят), был бы совершенно неуместным. Как на грех, мороженщики провалились как сквозь землю, и если впоследствии парочка и попалась, то это были негры столь преступного вида, что благоразумие взяло верх над вожделением.

Улице Святого Гонория не очень повезло в туристическом смысле - всё внимание путеводителей перехватила проходящая кварталом южнее улица Риволи. Пожалуй, единственной упоминаемой достопримечательностью на ней (помимо Пале-Рояля и того, что к нему прилегает) является церковь Святого Роха (Сен-Рок). Почему для улицы булочников был выбран именно Рох - покровитель больных чумой и холерой, страдающих болезнями ног и кожи, паломников, хирургов, а также собак, домашнего скота и города Монпелье - не знаю. Может из-за того, что вышеупомянутая собака (не его личная, а совершенно посторонняя) воровала для него не, допустим, колбасу, а именно хлеб? Но, во всяком случае, проект был заказан строителю Пале-Рояля Лемерсье, первый камень в основание новой церкви заложил в 1653-м сам Людовик XIV, а затем, как водится, строительство замерло на долгие годы. Достраивал Сен-Рок уже в XVIII веке Ж. Ардуэн. Но этот "Ж" - не знаменитый Жюль, присоединивший для пиара к своей фамилии ещё и фамилию своего двоюродного деда, чертежами которого он беззастенчиво пользовался, великого Франсуа Мансара, а его гораздо менее даровитый (или хотя бы гораздо менее пронырливый) брат Жак. Надо сказать, впрочем, что насколько велик был дедушка Мансар, судить сложно, поскольку ни одного законченного его произведения нет (в Париже, во всяком случае) - он всегда требовал столько денег, что ни у кого не хватало средств достроить до конца хотя бы курятник, не говоря уж о Версале, который изначально проектировал именно он. Единственное, чем он известен - это изобретением мансард, карикатуры на которые так непоправимо обезобразили крыши множества зданий в историческом центре Петербурга. Вообще говоря, они должны называться не "мансарды", а "лескоты", потому что Пьер Леско за полвека до рождения Мансара уже вовсю их проектировал, ну да ладно...

Честно признаться - на мой взгляд, церковь не то чтобы какая-то ущербная, но просто самая обычная, таких на десяток дюжина. В ней нет ни захватывающего дух простора Сент-Эсташа, ни пронизанной искренней и напряжённой до звона религиозностью атмосферы Нотр-Дам-де-Виктуар. Считается, что Сен-Рок - наиболее выдающееся творение французского барокко. Что ж, если так, то это только подтверждает тот факт, что с барокко в стране напряжёнка, и фанатам этого архитектурного стиля лучше ехать в Италию или, на худой конец, в Петербург. Надо, впрочем, заметить, что в ходе многочисленных революций церковь была сильно разрушена и совершенно разграблена, поэтому о её первоначальном виде можно только догадываться.

В Сен-Роке похоронено множество известных деятелей французской культуры, включая Дидро, Корнеля и Фрагонара, здесь венчался пресловутый маркиз де Сад, а если обратиться к новейшей истории, то в 2008-м знаменитая модель Карла Бруни, прихватив за компанию своего очередного мужа, некого Саркози, отдавала тут последнюю дань уважения своему бывшему работодателю Иву Сен-Лорану.

На углу улиц Сент-Оноре и Кастильон когда-то помещался один из монастырско-революционных клубов - Клуб Фельянов. Ни это название, ни имена входивших в него (за исключением, может быть, маркиза Лафайета, деятельного участника двух французских революций и одной американской, первого командующего Национальной Гвардией) сейчас практически никому не известны. А ведь среди них были "убийца короля" Барер (он был председателем Конвента, вынесшего смертный приговор Людовику XVI), аббат Сийес, автор текста знаменитой "Клятвы в зале для игры в мяч" и создатель современной системы французских департаментов, и граф Деласепед, который особо себя никак не проявил, но уж больно фамилия у него была прикольная!

По улице Кастильон рукой подать до Вандомской площади, на которую всех туристов водят стадами в обязательном порядке. Изначально она называлась площадью Людовика Великого, а нынешнее своё название получила от стоявшего когда-то рядышком дворца герцога Сезара де Вандома - интригана, заговорщика и адмирала. Площадь эту создал в 1699-м всё тот же Жюль Ардуэн-Мансар. Всё-таки очень разносторонний архитектор он был, не исключено, что помимо дедушкиных он и ещё чьи-нибудь чертежи прихватизировал! Камерная и изящная площадь Побед никак не похожа на Вандомскую, которую можно охарактеризовать эпитетом "шикарная". Этот вот нагло лезущий в глаза шик - то, что обычно и стараются продемонстрировать в "обзорных экскурсиях по городу" и что мне в Париже претит больше всего. По счастью, как оказалось, в Париже есть много чего другого...

Раньше на площади Людовика Великого стоял памятник... - угадайте с трёх раз! - правильно, Людовику Великому. Простоял он там ровно 100 лет, день-в-день. Когда площадь стала Вандомской, то кому там поставили памятник, угадайте с трёх раз? Нет, отнюдь не герцогу Вандому, а совсем даже Наполеону. Это 44-метровая колонна, отлитая из российских пушек, захваченных во время погубившей князя Андрея Болконского Аустерлицкой битвы. Со стоящей на вершине статуей Наполеона некоторые непонятки - что какая-то стояла с самого начала, не подвергается сомнению, и что какая-то стоит теперь - тоже, а в промежутке существенные разночтения, коих мы касаться не будем. Но нет никаких сомнений, что во время Парижской Коммуны комиссар по культуре Гюстав Курбе (тот самый художник, который написал на холсте то, что до него разве что рисовали на заборах - огромную женскую промежность со всеми анатомическими деталями, выставленную ныне в музее Орсэ) распорядился убрать того Наполеона, который стоял на тот момент. Поскольку с автокранами тогда были некоторые проблемы, а допрыгнуть до статуи ни у кого не получилось, то 18 мая 1871-го колонну просто свалили наземь. Курбе потом так и не удалось от этого отмазаться, и его обязали поднять Вандомскую колонну если и не собственными руками, то хотя бы за собственный счёт, отчего он и сбежал в Швейцарию.

По выражению лица Д можно было предположить, что на месте Курбе она не только бы свалила дурацкую колонну, но и сожгла стоящие вокруг ювелирные лавки и, возможно, спела бы на пепелище комические куплеты. Мы с Ж тоже подустали, да и время было уже более чем обеденное, поэтому я решил закруглить экскурсионную программу, и мы на рысях пробежались через площадь Побед и улицу Этьена Марселя к ближайшему к нашему дому магазину "Фран-При", где наконец и обрели мороженое, да ещё и целую бадью. Я хоть тёплым летним днём и не откажусь от этого продукта, но особым ценителем себя назвать не могу, поэтому моё мнение носит сугубо дилетантский характер. Но и Ж, и Д признали, что купленное нами самое что ни на есть дешёвенькое "Мятное с шоколадной крошкой" оказалось на редкость вкусным, и во всяком случаем, лучшим из всех съеденных в Париже (в Монако, говорили они, всё-таки вкуснее).

После обеда мы прогулялись в Тампль, но не разгадывать загадки тамплиеров, а в одёжные магазины у площади Республики (сейчас уже не помню, почему нас чёрт понёс именно туда - где-то что-то прочитали), рассказывать об этом скучно и незачем. Ж и Д прикупили себе к завтрашнему празднику какие-то кобеднишные наряды, а я играл незавидную роль финансиста и потаскуна-носильника. Совсем вечером на площади Бастилии был бесплатный концерт, но как-то мы немножко постремались туда идти - судя по составу выступающих, состав зрителей обещал быть расово достаточно однородным, и мы смотрелись бы белыми воронами. Так что наш второй день в Париже можно смело считать законченным на мороженом.