Пале-Рояль, или Как брали Бастилию

Бурлит Сент-Антуан. Шумит Пале-Рояль.
В ушах звенит призыв Камиля Демулена.

Честно говоря, не люблю Макса Волошина (Вакса Калошина, как его звали насмешливые собратья-литераторы). Французы, видимо, от него тоже не в восторге, поскольку один из них посмотрел на меня в момент декламации этих строк с явным неодобрением. Но речь сейчас пойдёт не об их поэтических достоинствах, а о содержащихся в них историческом нарративе. 

Итак, что же это за Сент-Антуан, и почему он бурлит? Как мы помним, диктатор Этьен Марсель был убит около городских ворот. Пытался ли он их открыть или, наоборот, запереть получше - в данный момент не столь уж важно, а важно то, что только во владениях злобной Бастинды (или это была Гингема? - давно не перечитывал классику...) ворота были, а стены не было. В Париже с этим было всё в порядке - и ворота, и стена, и над этой стеной - сторожевые башни или бастиды (к Бастинде это название отношения не имеет). Особо крупные бастиды уважительно именовались бастилиями. Этьена Марселя ухлопали в аккурат под Сент-Антуанской бастилией. А называлась она так потому, что к ней примыкал монастырь Святого Антония, монахи и свиньи которого (чтобы отличить первых от вторых, на шею свиньям вешали колокольчик) имели привилегию невозбранно ходить по Парижу в поисках пропитания. Поселившиеся вокруг монастыря ремесленники тоже пожелали себе если не колокольчиков, то уж хоть каких-нибудь прав и свобод. Король Людовик XI, прозванный Благоразумным, в данный момент своего благоразумия не проявил (да оно и вообще ему частенько отказывало), и устроил в Сент-Антуанском предместье что-то вроде свободной экономической зоны. Как последствия создания Борис Николаичем, понимашь, Ингушской СЭЗ мы расхлёбываем до сих пор, так и Сент-Антуанская СЭЗ тоже доставляла властям немало хлопот. Собственно, отсчёт начала Великой революции можно начать от 27 апреля 1789-го, когда сент-антуанцы, возбуждённые провокационными слухами о том, что их собираются как-то ущемить - чуть ли не ограничить зарплату до 15 сантимов в день, устроили марш несогласных. Людовик XVI, ещё менее благоразумный, чем его предок, отправил туда ОМОН. Жемчужных Прапоров и тогда было в достатке, поэтому смутьянов сильно побили, а кое-кого и вовсе постреляли. Волнения прекратились, но ремесленники затаили злобу и вместо работы ходили по улицам и ругали власти.

Сент-Антуанская бастилия (или просто Бастилия, поскольку никаких других к тому времени не осталось) уже много лет по своему прямому назначению не использовалась, а служила элитной тюрьмой для проштрафившихся аристократов, которым было бы неприятно сидеть вместе с простолюдинами. Отправляли сюда по личному приказу короля. Весной 1789-го там было с полдюжины человек - в основном по экономическим преступлениям, но также и один отравитель, полковник кавалерии, бывший королевский генеральный наместник в провинциях Брессе, Бюже, Вальроме и Же, маркиз Донасьен-Альфонс-Франсуа де Мазан, граф де Сад (в дальнейшем будем сокращённо называть его тем не вполне правильным титулом, под которым он и известен благодарным потомкам). Он, впрочем, не только никого не отравил, но даже и умысла такого не имел, а просто, в рамках своей программы исследования чувственных удовольствий, экспериментировал с некими веществами, расширяющими у испытуемых девиц диапазон их интимных ощущений. Смелый естествоиспытатель, как это обычно и бывает, не был понят современниками...

В тюрьме этот Тимоти Лири XVIII века был вынужден перейти от практики к теории и разработал философскую систему (получившую потом не совсем верное название "либертинаж"), провозглашающую основной ценностью абсолютную свободу личности, стоящую над моралью, религией и законом. В общем-то, по содержанию ничего особенного, многие философы той поры, да и простые сент-антуанцы, говорили о том же самом. Но вот форма, в которую маркиз де Сад облёк свои размышления, была, прямо скажем, не совсем академична, отчего он незаслуженно прослыл порнографом. Философские дискуссии в его сочинениях были аллегорически проиллюстрированы и разъяснены скрупулёзным описанием тех экспериментов, из-за которых он и пострадал, тех, которые только задумывались, и тех, которые, по соображениям научной этики, и осуществлены-то быть не могли. Более 10 лет маркиз де Сад писал в стол и когда, наконец, увидел, что под его окнами ходят люди, кричащие о свободе (а также равенстве и братстве), этот кабинетный учёный, лишённый радио и телевидения, и потому не имеющий ни малейшего представления о происходящих в государстве переменах, ошибочно вообразил, что это благодарные почитатели его таланта, для поощрения коих он, наделав из своих сочинений самолётиков, покидал последние в окошко. То ли почерк у маркиза был небезупречен, то ли уровень грамотности аудитории был недостаточно высоким, но использованы были эти произведения, в основном, по своему прямому назначению (философ был лишён необходимого количества писчей бумаги и поэтому зачастую использовал для письма туалетную).

Слабый человек пасует перед трудностями, сильного духом они только раззадоривают. Убедившись в неуспехе визуальной коммуникации, маркиз перешёл к вербальной, соорудив рупор и зачитав в него кое-какие особо сильные пассажи того характера, какой впоследствии видный сексопатолог фон Крафт-Эбинг назвал "садизмом". Что именно он кричал, осталось в точности неизвестным, но любой человек, прочитавший хотя бы написанный именно в Бастилии известный роман "120 дней Содома, или Школа разврата" (сохранившийся полностью благодаря самоотверженности простого солдата, пожертвовавшего сиюминутной гигиеной ради потомков, а ведь в рулоне был почти 21 метр!), поймёт, что обычно упоминаемые "избиения арестантов" - это всего лишь жеманный эвфемизм...

Произошло это 2-го июля, а уже 4-го палачи и сатрапы - нет, они не сделали с вдохновенным фантазёром ничего из того, о чём он поведал миру, и даже не вырвали ему язык, и даже не зашили рот суровой ниткой, и даже не раздербанили всю физиономию кованым сапогом - а просто вызвали врача, который признал крикуна невменяемым и отправил его подлечить расстроенные нервишки в психиатрическую клинику "Шарантон".

Историки, особенно французские, не очень любят поминать об этих событиях, как и о дальнейшей судьбе маркиза. Обычно пишется так: "Де Сад был заключён в Бастилию, затем переведён в Шарантон, где и скончался 2 декабря 1814-го года". Это сущая правда, но далеко не вся. В апреле 1790-го революционный консилиум признал, что он никакой не сумасшедший, и уж совсем не отравитель, а напротив - вполне разумный и законопослушный гражданин Луи Сад, драматург и беллетрист. После установления республики мыслитель-вольнодумец занимал ряд ответственных постов, дослужившись до Комиссара Государственного Совета по здравоохранению. Вот у нас некоторые несознательные элементы ропщут - то Зурабов им, видите ли, не нравится, то Голикова, то Онищенко. А гражданина Сада в руководители здравоохранения не желаете, нет? Впрочем, государственная деятельность Луи Сада длилась не очень долго - после каких-то особо удачных реформ и инноваций, до которых нашим модернизаторам ещё расти и расти, он был отправлен обратно в Шарантон, где и скоротал оставшиеся годы за написанием комедий и их постановкой силами сопалатников...

Но мысленно покинем бурный Сент-Антуан и мысленно же направимся в шумный Пале-Рояль, в котором в физическом смысле мы и находились всё это время.

Спокойный, очень приятный, элегический садик. Я раньше здесь никогда не бывал, но он понравился мне едва ли не больше, чем Люксембург. Сейчас тут никакого шума не наблюдается. Думаю, что не наблюдалось и в 1639-м, когда, по заказу уже поднадоевшего нам своей вездесущностью кардинала Ришелье, Первый Королевский Архитектор Лемерсье (выше упоминавшийся в связи с Сент-Эсташем) построил дворец, названный Кардинальским (Пале-Кардиналь). Дворец был настолько роскошен, что Людовик XIII начал серьёзно призадумываться о происхождении средств на его постройку, но хитроумное Красное Преосвященство сделало ход конём, завещав это сооружение монарху. 20 лет спустя Фуке был не столь сообразителен и лишился не только своего Во-ле-Виконта, но и свободы, не говоря уж о занимаемых им высоких должностях. 

Ришелье прожил здесь 3 года, до своей смерти в 1642-м. Людовику XIII тоже не долго пришлось наслаждаться своим новым приобретением - он последовал за своим первым министром спустя полгода. Дворец был передан в пользование первому министру кардиналу Мазарини. На престол вступил четырёхлетний Людовик XIV, будущий "Король-Солнце". От имени короля правили его мать - вдова Людовика XIII королева Анна и Мазарини. Это крайне не понравилось некоторым влиятельным аристократам, в числе которых был и дядя короля герцог Гастон Орлеанский, владелец Люксембургского дворца. Дело дошло до того, что малолетнему монарху пришлось укрываться в Кардинальском дворце, который тогда и получил новое название - Пале-Рояль, то есть Королевский дворец.

Гастон Орлеанский не оставил наследника, и после его смерти в 1661-м титул перешёл к младшему брату короля Филиппу. Тогда же умер и Мазарини, а Пале-Рояль опять стал принадлежать королевской семье. Людовик XIV подарил его брату Филиппу на свадьбу, и Пале-Рояль с тех пор стал на долгие годы резиденцией герцогов Орлеанских. Прозванные "вечно вторыми", они всё же лелеяли надежду стать рано или поздно первыми, поэтому дворец отнюдь не переименовался в какой-нибудь Герцогский или Орлеанский, а так и остался Королевским.

В 1785-м хозяином дворца стал Луи-Филипп-Жозеф, хоть и герцог, но человек практической хватки. Ему пришла в голову мысль построить вокруг дворцового сада крытые галереи, а помещения в них сдавать на коммерческой основе. Именно по образцу галерей Пале-Рояля и стали после этого конструироваться парижские пассажи. 

Находившиеся вокруг монастыри тоже оценили идею герцога, но Христос, как известно, изгнал торговцев из храма, и было как-то неудобно пускать их обратно. Поэтому монастырские помещения тоже стали сдаваться в аренду, но не для создания там магазинов, а для собраний клубов по изучению Священного Писания. Клубы эти именовались, как правило, по названию того монашеского ордена, который давал им приют. Возможно, в каких-то из этих клубов и действительно ограничивались благочестивым пением псалмов, но печальную известность получили другие - те, в которых собирались противники существующего строя.  Клуб Якобинцев известен каждому культурному человеку, но речь сейчас пойдёт о менее известном Клубе Кордельеров. Заправляли там два человека, про которых смело можно сказать: "Бог шельму метит". Более известен рябой Жорж Дантон, человек с переломанным носом, разорванной губой и потоптанной в детстве свиньями грудной клеткой. Его товарищ Камиль Демулен (у многих дам при виде этой фамилии возникает стойкая ассоциация с оральным контрацептивом, но это только в русской транскрипции) был не то чтобы уродлив, но просто крайне некрасив, и, в отличие от прекрасного оратора Дантона, имел серьёзные дефекты дикции. Ко всему прочему, Демулен хоть и происходил из состоятельной семьи, но просаживал все выдаваемые папой деньги на девиц, поскольку бесплатно они в его сторону и не глядели, поэтому он вечно сидел без единого су в кармане и напрашивался на обеды то к тому же Дантону, то к Мирабо, то ещё к какому-нибудь революционному гурману. Неудивительно, что этот человек в конце концов стал скандальным журналистом, вечно поносящим власти за несправедливое устройство мироздания. Никаких свидетельств тому, что 2-го июля он шнырял в толпе возле Бастилии, вынюхивая сплетни, нет, но это вполне правдоподобное предположение.

Вернёмся, однако, к герцогу Орлеанскому. Людовик XVI не упускал случая поостроумничать по поводу не слишком аристократических замашек своего родственника (в духе: "Ой-вей, наш дорогой кузен таки пришёл на мессу? А кто же в лавке остался?"). Герцог вежливо смеялся шуткам царственного брата, а про себя думал словами ротмистра Лемке: "Господи, ну почему ты помогаешь этому кретину, а не мне?" Поскольку Господь не давал прямого ответа на этот вопрос, Филипп Орлеанский и сам не плошал. Сад Пале-Рояля, хоть и был общедоступным местом, но оставался в частной собственности, и его хозяин имел полное право осуществлять фейс-контроль и не пускать без объяснения причин ту или иную персону. Возможно, герцог мечтал о том моменте, когда король придёт к нему прикупить алансонских кружев, а охранник, поигрывая дубинкой, скажет ему: "А ты, бурбон твою, пошёл отселева вон немедленно. Не велено пущать." Пока же он ограничивался тем, что не пускал сюда стражей правопорядка. Конечно же, сад облюбовали не то чтобы жулики, бандиты, воры всех мастей (за этим следили), а, скажем так, люди, ищущие не вполне поощряемых обществом удовольствий. Впоследствии, когда российские войска заняли Париж, поражённые царящим тут разгулом страстей русские офицеры осведомились о названии сего вертепа. С тех пор в любом губернском городе Российской Империи самое сомнительное заведение, где вовсю шёл картёж, рекой лилось безакцизное цимлянское, и подгулявшие купчики на спор били лбом акварию, после чего наверху  в нумерах с плезиром играли с горничными в пляж, непременно называлось "Пале-Рояль".

Неудивительно, что и завсегдатаи монастырских клубов вскоре приметили это место, где среди клумбочек можно было смело, не оглядываясь по сторонам, обменяться свежими взглядами на перспективы общественно-политического развития.

12 июля 1789-го здесь был и Демулен с товарищами. Мне почему-то казалось, что это было 13-го, именно поэтому мы и пришли сюда день-в-день. Промахнулся малость, бывает... Впрочем, подозреваю, что Демулен был здесь и 13-го, да и вообще и дня не пропускал. Так или иначе, он, угостившись в одном из местных распивочных заведений, вскарабкался на стол и произнёс... Стоп-стоп-стоп. Во-первых, проведите эксперимент, если не верите мне на слово. Попробуйте забраться на стол хоть в самом распоследнем гадюшнике и засекайте время. Не думаю, что вы сможете произнести что-то длиннее "... твою мать", как уже вылетите наружу с разукрашенной физиономией. Видимо, тут происходит контаминация двух событий. По свидетельству Ленотра, Камиль действительно залазил на обеденный стол и действительно орал что-то про низвержение тиранов, но это произошло парой месяцев ранее в доме его отца. Папаша Демулен вызвал слуг, которые вынесли пламенного трибуна революции и уложили его немножко проспаться, а впоследствии урезал ему и без того скудное денежное содержание. Во-вторых, всё далее описанное историками вполне могло произойти на вольном воздухе, но практически невероятно в помещении.

Вообще говоря, на это первое (возможно, что и последнее) публичное выступление Демулена среди историков нет единого взгляда. Поэтому я попробую реконструировать события наиболее вероятным образом. Итак, собутыльники вывели его немного просвежиться. Вот там-то он уже и вскарабкался - не знаю точно на что. Стоял, видимо, какой-то стол или скамейка. Главное, что папы рядом не было! Что именно он кричал - тоже показания расходятся, тем более, что докладчик сильно заикался. В основном пересказ его речи сводится к словам: "К оружию, граждане!" Тарле, например, уверяет, что про Бастилию не было сказано ни слова. Возможно, если бы всё это проделал Робеспьер или Сен-Жюст, то слова бы запомнились. Но когда выступает Демулен, от которого кроме невнятного блеянья никто ничего доселе не слышал... Ну вот представьте, что заговорил ваш кот. Вы что - будете конспектировать его житейские воззрения? Достаточно самого факта!

Вообще тут налицо нарушение хоть какой-либо логической последовательности. "Демулен про Бастилию не говорил, но после его речи народ пошёл её брать". Откуда бы тогда вообще всплыла никому не интересная Бастилия, где сидела кучка каких-то прохвостов? Говорят, что там, дескать, порох был... Почему его тогда не охраняли как следует? И куда он после этого делся? Ни малейшего упоминания о его дальнейшем использовании для нужд революции... Я думаю, что всё-таки про Бастилию он говорил и, скорее всего, повторил кое-какие россказни эксцентричного маркиза про мучения патриотов под гнётом своры псов и палачей.

В общем, Демулен что-то произнёс, после чего прикрепил себе в виде кокарды зелёную ленточку. Слушатели поступили так же... Вот скажите, кто из вас, идя в кабак, берёт с собой зелёную ленточку? Даже если у Демулена она действительно где-то по карманам завалялась, то вероятность повторения этого события у достаточно представительной выборки населения ничтожна. А вот то, что вдохновенного оратора качнуло, и он, не удержав равновесия, ухватился за ветку, оборвав с неё листочки - это вполне разумно и правдоподобно. Не исключено, что и собравшиеся поглазеть на столь невиданное зрелище санкюлоты сначала тоже навтыкали себе листьев, потом многие из них посмотрели друг на друга, поняли, что выглядят по-идиотски, и побросали их оземь. Вон какая куча жухлой листвы со вчерашнего дня осталась...

В общем, агитатора-горлана кое-как удалось унять и увести обратно за стол, где он, уже с листочком в шляпе, о котором он, надо полагать, совсем забыл, продолжал дуть своё анжуйское. Воспламенённые же слушатели с такими же листочками пошли брать Бастилию. "С тех пор зелёный стал цветом революции..." Это заявление кто, интересно, первым сделал, дальтоник? Ткните меня носом - где у французского революционного триколора зелёный? Какой-то Ичкерийский джамаат получается, а не Франция. Тем более, что у революционеров, если и были какие-то знаки отличия, то не листочки, как у заплутавших робингудовцев, и уж конечно не зелёные ленточки, как у сторонников реакционного графа д'Артуа, а красно-синие кокарды (эти цвета издавна символизировали Париж, ещё Этьен Марсель напяливал на мудрую голову дофина Карла красно-синий колпак).

Но, впрочем, собственно о взятии Бастилии будет уместно поговорить в другой раз, а пока напомним о дальнейшей судьбе героев этой истории. Демулен, сам не ожидая того, после своей выходки прославился, стал издавать собственную газету, разбогател, женился на смазливой девице, взяв за ней неплохое приданое, после чего старался особого участия в революционных действиях не принимать. Но Бог видит м...ка даже сквозь облака, и ему оттяпали его длинный язык вместе с головой в один день с его другом Дантоном. Герцог Орлеанский, стремясь выслужиться перед новой властью, стал называться гражданином Эгалите (то есть, Равенство - Мирабо, например, наотрез отказался зваться гражданином Рикетти, поскольку, дескать, такого гражданина никто не знает, а графа Мирабо знают все), с чувством глубокого удовлетворения проголосовал за казнь гражданина Капета (более известного нам как Людовик XVI), но через полгода и сам последовал за ним. "Жил как собака, но умер как Бурбон," - сказал про него современник. Да, пожалуй что ни Белке, ни Стрелке, ни даже собаке Павлова было бы не под силу вылакать в один присест две бутылки шампанского, хоть руби ей голову, хоть нет.

Но вековечная мечта Орлеанского дома всё-таки сбылась - в 1830-м революция привела к власти короля Луи-Филиппа, сына гражданина Эгалите. Правителем, он, впрочем, был настолько бездарным, что в 1848-м было решено избавиться не только от него лично, и не только от Орлеанов, и не только от Бурбонов в целом, но и от монархии вообще. Луи-Филипп бежал в Англию, а во дворце Пале-Рояль стали размещаться различные госучреждения, и, как и многие подобные здания, он был сожжён во время Парижской Коммуны. Именно "был сожжён", а не "сгорел", как иногда стыдливо говорят. Коммунары расставили ёмкости с бензином и при отступлении подожгли их. Так погибла ратуша, так погиб дворец Тюильри, так должен был погибнуть Лувр, но какой-то таинственный хозяйственник распродал, видимо, этот бензин автолюбителям... В общем, это здание, которое, как мы уже сегодня привыкли, было обнесено строительным забором - новодел. 

Сквозь дырку в этом самом заборе можно было углядеть загадочное творение концептуального скульптора Даниеля Бюрена. Абсолютно все его произведения - полосатые, вот и эти разновысокие колонны - тоже. Говорят, их 260, но не считал. Говорят, что полоски эти шириной 8.7 см, но не мерял. Говорят, что это что-то символизирует, но что именно - никто не знает. Сам Бюрен в ответ на этот вопрос всегда нёс такую ахинею, причём каждый раз разную, что его никто теперь про это и не спрашивает.

Ну а мы, не ломая голову над неразрешимыми загадками бытия, вышли на улицу Святого Гонория.