Латинский квартал

Вот так и мы призадумались - а стоит ли идти в сторону Пантеона? Времени почти 4, пора уж поворачивать к дому... Мы свернули налево и стали спускаться с холма Святой Женевьевы по бульвару Сен-Мишель. Название это рождает какие-то смутные романтические ассоциации, но реально это широкая (по французским меркам), забитая транспортом улица абсолютно без каких-либо достопримечательностей (если не считать таковой витрину, которую рассматривал герой украинского народа Петлюра в тот самый момент, когда его застрелил герой еврейского народа Шварцбард).

Барон Османн, ставший префектом через несколько лет после уже известного нам Рамбюто, продолжил его дело гораздо более решительным образом. В частности, через весь город с севера на юг был проложен Центральный бульвар, после победы в Крымской войне переименованный в Севастопольский. Позднее, чтобы парижане и гости столицы не путались, где же они хоть примерно находятся, его часть, лежащая на левом берегу Сены, была переименована в Левобережный Севастопольский. А поскольку он проходил через те места, где раньше были ворота Святого Михаила, рынок Святого Михаила и всякие прочие топонимы Святого Михаила, то его, уже окончательно, и назвали бульваром Святого Михаила. На посещённом нами участке он служит границей Сен-Жермена и Латинского квартала.

Енох, сын Иареда, в своей апокрифической книге так описывает впечатления от посещения престола Божия:

И сказал Господь Михаилу: «Приступи и совлеки с Еноха земные ризы, и помажь его благим мирром Моим, и облачи его в ризы славы Моей». И Михаил сделал так, как повелел ему Господь: помазал меня и облачил. 

Видимо, современные Енохи тоже ожидают от Святого Михаила подобных деяний, поскольку на этом бульваре количество каких-то уж совсем замызганных оборванцев, по сравнению с которыми изображённый на предыдущей фотографии мсье казался вельможей в парче и горностаях, превосходило все мыслимые пределы. Мы не стали дожидаться, когда и с нас совлекут наши земные ризы, и свернули в Латинский квартал, к Сорбонне, в церкви которой покоится уже известный нам красный кардинал Ришелье.

Как старательно переписывают друг у друга авторы путеводителей, Парижский университет был основан Робером де Сорбоном, вследствие чего и получил своё название. Указ об этом был подписан королём Филиппом Августом в 1200-м, устав университета был принят в 1215-м, поэтому частенько годом основания считают 1208-й (видимо, просто взяв среднее арифметическое между двумя этими событиями). Все эти малоинтересные сведения можно прочитать где угодно, поэтому вспомним-ка лучше о Моцарте... Он справедливо считается гением-вундеркиндом. Первый сборник его сонат был опубликован, когда композитору было всего семь лет. Но даже и Моцарт в этом возрасте не организовал не только университет, но даже и завалященькую консерваторию. А вот родившемуся в 1201-м Сорбону это, оказывается, удалось. Ну и кто после этого вундеркинд?

Этот кажущийся парадокс разрешается очень просто. Университет существовал по крайней мере с XII века, а бумаги Филиппа Августа - это лишь наиболее старые из дошедших до нас документов. Обучались там дети достаточно состоятельных родителей. Сорбон же в 1257-м (да, увы, вундеркиндом он не был!) основал богословский коллеж для способных, но неимущих студентов. Легко догадаться, что бюджетники имели горадо более серьёзную мотивацию для учёбы, чем мажоры, которым лишь бы корочки получить, поэтому вскоре выпускники Сорбонского коллежа стали играть в религиозной жизни Парижа преобладающую роль. Только в XVI веке коллеж (к тому времени уже известный как Сорбонна) объединился с совсем уже захиревшим теологическим факультетом Парижского университета, который и принял это славное наименование.

Сорбонна была важным элементом политической жизни Франции и даже частенько разобъясняла королям (а если представлялся случай, то и римским и авиньонским папам), как вообще-то надо правильно руководить государством. Так продолжалось до прихода к власти Генриха IV, с которым сорбоннисты упорно боролись ещё в бытность того гугенотом. Генрих не стал вступать в диспуты, но не стал и каким-либо образом преследовать и мстить, а просто не обращал на Сорбонну ни малейшего внимания. Окончательно сорбоннское могущество добил Ришелье, назначенный, как сказали бы теперь, председателем Попечительского совета, и популярно разобъяснивший, что задача университетов - обучать студентов каким-нибудь полезным наукам и проводить безобидные исследования в рамках госзаказа, а уж с вопросами веры и управления страной он, Ришелье, как-нибудь и сам управится. Видимо, не слишком доверяя показному смирению университетского начальства, он и велел похоронить себя в церкви Святой Урсулы, чтобы и после своей земной кончины ему было удобнее приглядывать за школярами.

В мае 1968-го Ришелье, похоже, отвлёкся (на чехословацкие события, не иначе), и студенты Сорбонны восстали и сильно набедокурили. Заводилой там был немец по гражданству и иудей по вероисповеданию Кон-Бендит, впоследствии уволенный по подозрению в педофилии воспитатель детсада, а ныне благообразный депутат Евросоюза (кстати, большой друг Йошки Фишера, недавнего вице-канцлера ФРГ). Итогом стала отставка, а затем и скоропостижная смерть президента де Голля. Поскольку эдак президентов не напасёшься, власти решили от греха подальше разделить Сорбонну на чёртову дюжину мелких и достаточно безопасных университетиков. Ныне в зданиях Сорбонны находится один из них - Парижский университет №4.

Латинский квартал, как утверждается, получил своё название из-за того, что преподавание в Сорбонне велось на латыни. Мне кажется это весьма сомнительным, ну да ладно. Примем официальную точку зрения и будем считать простым совпадением тот факт, что именно здесь находилась римская Лютеция, где уж точно все на латыни говорили! Галлы, как известно каждому, посмотревшему хоть одно кино про Астерикса и Обеликса, были люди буйные, взбалмошные и романтичные. Напротив, древние римляне (разительно этим отличаясь от римлян современных) были крайне рациональны и превыше всего ценили порядок унд дисциплинен. Поэтому галлов засунули на острова посреди Сены, где за ними было легче приглядывать, чтобы они все не порасползались кто куда, там галльское племя паризиев и проложило бестолковые и кривые улочки своего Парижа. Римляне же построили свою Лютецию по линеечке, квадратик к квадратику. Это, впрочем, совершенно не спасло её от последующего разрушения варварами. С императорским дворцом (справедливо полагая, что в ближайшие несколько веков император сюда точно не доедет, а потом уже другие местные чиновники положат, если что, партбилеты на стол), храмом Юпитера и прочими подобными зданиями античные прорабы, похоже, схалявили, поскольку от них не осталось и следа. А вот действительно полезные сооружения строились на совесть, поэтому и сохранились, хоть и в виде руин. Таких сооружений, собственно, два - это стадион и баня. До стадиона (где, как говорят, и до сих пор вовсю играют в петанк) мы так и не добрались, а вот баню впоследствии посетили, правда не с гигиеническими, а с культурными целями. Неподалёку от неё мается вот эта капитолийская волчица, но какими временами она датируется, сказать не берусь. 

Две главные улицы Лютеции пересекались примерно там, где теперь пересекаются бульвар Святого Германа (Сен-Жермен) и улица святого Иакова (Сен-Жак). Бульвар (соответствующий римскому докуманусу, то есть улице, идущей с запада на восток) был заново построен всё тем же Османном, а вот улица Сен-Жак (по-римски, кардо - улица, проложенная в меридиональном направлении) так с римских врёмен никуда и не исчезала. В средние века по ней шли паломники в испанский Сантьяго-де-Компостела, к мощам Святого Иакова. Мы же пошли по ней в противоположную сторону, всё дальше удаляясь от центра Лютеции и всё ближе приближаясь к центру Парижа.