Да не назовут меня сексистской свиньёй, но я замечал за многими дамами одну удивительную особенность. Они крайне энергично и изобретательно двигаются к некой цели, рождённой ли их собственным воображением или почерпнутой у подружек, но получив искомое, совершенно не представляют, что же с ним делать дальше. И ржавеет потихоньку модный автомобиль, надетую один раз шубу вдумчиво исследует моль, а богатый муж обсуждает бизнес-планы в сауне с юной секретаршей...
Мария Медичи, увы, отлично вписалась в эту тенденцию. Её семейство отлично научило её, как нужно добиваться власти (и ученица превзошла своих учителей - она владела не какой-то там зачуханой маленькой Тосканой, а прекрасной огромной Францией), а вот как этой властью распорядиться, оставалось для неё загадкой. В общем-то, как и почти в любом деле, выходов было три:
1) поступить как вышеупомянутые дамы, то есть, наплевать, забыть и двигаться к новым целям;
2) интенсивный метод - научиться управляться с этим самому;
3) экстенсивный метод - нанять кого-то, кто умеет.
Мария была достаточно умна, чтобы не выбрать первый вариант, но сознавала, что недостаточно умна, чтобы выбрать второй. Итак, дело оставалось за малым - найти эффективного менеджера. Первой на эту роль была приглашена уже известная нам Маргарита де Валуа, королева Марго. Несмотря на развод и ссылку, титул королевы она официально сохранила (я вообще-то не знаю, а существовал ли ритуал официального снятия такого титула, типа раскоронования у воров в законе), была умна, опытна, но совершенно лишена политического честолюбия. Маргарита вернулась в Париж охотно, поначалу пыталась что-то советовать и даже позаседала в Генеральных Штатах, но её опыт сложился в эпоху религиозных войн и был мало применим для мирной жизни. К тому же, прожив 18 лет среди грубых мужланов, где её одинокие ночи скрашивали разве ласки какого-нибудь старшего конюха, Маргарита желала не столько заседать с какими-то старыми пнями, сколько обольщать галантных маркизов и виконтов. Но если в прежние временами любому шевалье было лестно на пару часов почувствовать себя королём, хотя бы через обладание прелестями его молодой страстной жены, то нынешнюю молодёжь совершенно не интересовала эта старая толстая провинциальная тётка. Окончательно разочаровавшись в светской жизни, Маргарита засела за мемуары про то, какие мужики сволочи, бабы дуры, и только она да Генрих IV были молодцы, и, возможно, написала бы там вообще Бог весть чего, но медицина была настороже, и, когда Маргарита как-то простудилась во время зимней прогулки, вовремя провела комплекс реанимационных мероприятий. Всё своё состояние Маргарита завещала юному Людовику XIII, которого любила как сына (и, как утверждали злые языки - не как сына тоже).
Остальные находки королевы Марии на спасителей Отечества тоже явно не тянули, к тому же подросший Людовик начал проявлять строптивость, и время от времени отправлял маминых любимцев то в деревню подышать годик-другой свежим воздухом, а то и на небеса. Так продолжалось до тех пор, пока в поле её зрения не попал некий Арман Жан дю Плесси, будущий герцог де Ришелье, вошедший в историю, за свой кардинальский сан и пристрастие к смелым колористическим решениям в костюме, как "Красное Преосвященство".
Поначалу и у него дела шли ни шатко ни валко. Бывало, и в ссылку его вместе с королевой отправляли, но к 1624-му он уже набрался опыта как в политике, так и в искусстве придворной интриги (в немалой степени от своей патронессы), и, согласно собственным словам: "Предательство - это всего лишь вопрос времени", ловко кинул свою благодетельницу, решительно встав на сторону короля и получив от него должность Первого Министра, которую и занимал (с перерывом на несколько часов) до последнего дня своей жизни.
То ли герцог оказался невосприимчив к лекарствам, то ли он питал отвращение к грушам, то ли просто уже времена были не те, но Мария Медичи была практически отстранена от каких-либо государственных дел и могла посвятить всё своё время постройке Люксембургского дворца. Он был завершён в 1630-м, заняться стало решительно нечем, и королева попробовала дать своему бывшему протеже последний и решительный бой. Заручившись поддержкой своего младшего сына Гастона (это был первый герцог Орлеанский, но, к несчастью правящей династии, отнюдь не последний) и ряда недовольных министров, она собрала на кардинала несколько чемоданов компромата и 11 ноября того же года предъявила их опешившему королю. Людовик признал свои заблуждения, Красное Преосвященство было отрешено от должности, и новым премьером стал Мишель де Марийяк, связанный с Марией отношениями, несколько выходящими за рамки чисто деловых.
По этому поводу в Люксембургском дворце был устроен бал (не исключено, что и колорадский оркестр принимал участие), и пока дуралеи весело отплясывали гавот, кардинал, вместо того чтобы собирать в походный узелок своё красное исподнее, отыскал короля (чуть ли не в Версале, который в те времена был скромным охотничьим домиком комнат на сорок), выпросил последнюю аудиенцию и... А вот что "и...", так и осталось неизвестным, но результатом явилось то, что Ришелье был восстановлен в должности, королева спешно бежала за границу (через 12 лет, в течение которых мстительное преосвященство гоняло её по всей Европе как зайца, она умерла в доме Рубенса), Марийяк был казнён, остальные участники этого заговора угодили в тюрьму, кроме Гастона Орлеанского, которому был предоставлен Люксембургский дворец в полное распоряжение, а разок-другой в неделю даже дозволялось пройтись по саду. Ну а 11 ноября 1630-го с лёгкой руки придворного поэта Ботрю вошло в историю под названием "День дуралеев" (journée des dupes).
После кончины герцога Гастона дворец и сад перешли во владение его дочери, не оставившей потомства. С тех пор Люксембург стал госсобственностью, в нём помещались разные канцелярии, а во времена Революции, ясно дело, тюрьма, самым знаменитым постояльцем которой был Дантон. В годы оккупации там расположился штаб люфтваффе, частенько посещаемый улыбчивым наркоманом Герингом. В общем, место крайне благочестивое и с прекрасной аурой, поэтому совершенно неудивительно, что теперь здесь заседает грушелюбивый Сенат Французской республики.
Наш штатный фотограф не посчитал Люксембургский дворец достойным своего объектива, вот разве что маленький кусочек бокового фасада могу предложить вашему вниманию. Фасад этот выходит на прекрасный фонтан Медичи, который, собственно, вовсе не фонтан, и даже не совсем Медичи, поскольку, как и дворец, был полностью перестроен в XIX-м веке.
Мария Медичи, увы, отлично вписалась в эту тенденцию. Её семейство отлично научило её, как нужно добиваться власти (и ученица превзошла своих учителей - она владела не какой-то там зачуханой маленькой Тосканой, а прекрасной огромной Францией), а вот как этой властью распорядиться, оставалось для неё загадкой. В общем-то, как и почти в любом деле, выходов было три:
1) поступить как вышеупомянутые дамы, то есть, наплевать, забыть и двигаться к новым целям;
2) интенсивный метод - научиться управляться с этим самому;
3) экстенсивный метод - нанять кого-то, кто умеет.
Мария была достаточно умна, чтобы не выбрать первый вариант, но сознавала, что недостаточно умна, чтобы выбрать второй. Итак, дело оставалось за малым - найти эффективного менеджера. Первой на эту роль была приглашена уже известная нам Маргарита де Валуа, королева Марго. Несмотря на развод и ссылку, титул королевы она официально сохранила (я вообще-то не знаю, а существовал ли ритуал официального снятия такого титула, типа раскоронования у воров в законе), была умна, опытна, но совершенно лишена политического честолюбия. Маргарита вернулась в Париж охотно, поначалу пыталась что-то советовать и даже позаседала в Генеральных Штатах, но её опыт сложился в эпоху религиозных войн и был мало применим для мирной жизни. К тому же, прожив 18 лет среди грубых мужланов, где её одинокие ночи скрашивали разве ласки какого-нибудь старшего конюха, Маргарита желала не столько заседать с какими-то старыми пнями, сколько обольщать галантных маркизов и виконтов. Но если в прежние временами любому шевалье было лестно на пару часов почувствовать себя королём, хотя бы через обладание прелестями его молодой страстной жены, то нынешнюю молодёжь совершенно не интересовала эта старая толстая провинциальная тётка. Окончательно разочаровавшись в светской жизни, Маргарита засела за мемуары про то, какие мужики сволочи, бабы дуры, и только она да Генрих IV были молодцы, и, возможно, написала бы там вообще Бог весть чего, но медицина была настороже, и, когда Маргарита как-то простудилась во время зимней прогулки, вовремя провела комплекс реанимационных мероприятий. Всё своё состояние Маргарита завещала юному Людовику XIII, которого любила как сына (и, как утверждали злые языки - не как сына тоже).
Остальные находки королевы Марии на спасителей Отечества тоже явно не тянули, к тому же подросший Людовик начал проявлять строптивость, и время от времени отправлял маминых любимцев то в деревню подышать годик-другой свежим воздухом, а то и на небеса. Так продолжалось до тех пор, пока в поле её зрения не попал некий Арман Жан дю Плесси, будущий герцог де Ришелье, вошедший в историю, за свой кардинальский сан и пристрастие к смелым колористическим решениям в костюме, как "Красное Преосвященство".
Поначалу и у него дела шли ни шатко ни валко. Бывало, и в ссылку его вместе с королевой отправляли, но к 1624-му он уже набрался опыта как в политике, так и в искусстве придворной интриги (в немалой степени от своей патронессы), и, согласно собственным словам: "Предательство - это всего лишь вопрос времени", ловко кинул свою благодетельницу, решительно встав на сторону короля и получив от него должность Первого Министра, которую и занимал (с перерывом на несколько часов) до последнего дня своей жизни.
То ли герцог оказался невосприимчив к лекарствам, то ли он питал отвращение к грушам, то ли просто уже времена были не те, но Мария Медичи была практически отстранена от каких-либо государственных дел и могла посвятить всё своё время постройке Люксембургского дворца. Он был завершён в 1630-м, заняться стало решительно нечем, и королева попробовала дать своему бывшему протеже последний и решительный бой. Заручившись поддержкой своего младшего сына Гастона (это был первый герцог Орлеанский, но, к несчастью правящей династии, отнюдь не последний) и ряда недовольных министров, она собрала на кардинала несколько чемоданов компромата и 11 ноября того же года предъявила их опешившему королю. Людовик признал свои заблуждения, Красное Преосвященство было отрешено от должности, и новым премьером стал Мишель де Марийяк, связанный с Марией отношениями, несколько выходящими за рамки чисто деловых.
По этому поводу в Люксембургском дворце был устроен бал (не исключено, что и колорадский оркестр принимал участие), и пока дуралеи весело отплясывали гавот, кардинал, вместо того чтобы собирать в походный узелок своё красное исподнее, отыскал короля (чуть ли не в Версале, который в те времена был скромным охотничьим домиком комнат на сорок), выпросил последнюю аудиенцию и... А вот что "и...", так и осталось неизвестным, но результатом явилось то, что Ришелье был восстановлен в должности, королева спешно бежала за границу (через 12 лет, в течение которых мстительное преосвященство гоняло её по всей Европе как зайца, она умерла в доме Рубенса), Марийяк был казнён, остальные участники этого заговора угодили в тюрьму, кроме Гастона Орлеанского, которому был предоставлен Люксембургский дворец в полное распоряжение, а разок-другой в неделю даже дозволялось пройтись по саду. Ну а 11 ноября 1630-го с лёгкой руки придворного поэта Ботрю вошло в историю под названием "День дуралеев" (journée des dupes).
После кончины герцога Гастона дворец и сад перешли во владение его дочери, не оставившей потомства. С тех пор Люксембург стал госсобственностью, в нём помещались разные канцелярии, а во времена Революции, ясно дело, тюрьма, самым знаменитым постояльцем которой был Дантон. В годы оккупации там расположился штаб люфтваффе, частенько посещаемый улыбчивым наркоманом Герингом. В общем, место крайне благочестивое и с прекрасной аурой, поэтому совершенно неудивительно, что теперь здесь заседает грушелюбивый Сенат Французской республики.
Наш штатный фотограф не посчитал Люксембургский дворец достойным своего объектива, вот разве что маленький кусочек бокового фасада могу предложить вашему вниманию. Фасад этот выходит на прекрасный фонтан Медичи, который, собственно, вовсе не фонтан, и даже не совсем Медичи, поскольку, как и дворец, был полностью перестроен в XIX-м веке.
Именно тогда здесь появилась скульптурная композиция, метафорически трактующая античный миф о Галатее. Галатей в древней Греции было, судя по всему, не меньше, чем Даш в современной России, и ожившая статуя, изваянная Пигмалионом, здесь совершенно ни при чём. Наша Галатея была дочерью морского царя Нерея. Поначалу она делала авансы циклопу Полифему (тому самому, которому позднее Одиссей вышиб глаз), но затем решительно отвергла его ради смазливого Ациса, навеки разбившего этим сердце своего предыдущего, м-м-м-м..., скажем так, друга Дамона (на оригинальной композиции не представлен, но голубок, с отвращением отвернувшийся от сладкой парочки, с успехом его заменяет).
Полифем же как мужчина простой и прямолинейный, застав свою ненаглядную в самом фривольном положении, не стал хныкать и жаловаться на горькую судьбу, а, не говоря худого слова (а может, и говоря - источники умалчивают), поднял кусок скалы и ахнул по ней, как Ник Кейв по Кайли Миног в популярной некогда песне про дикие розы.
Ветреная Галатея, будучи, как уже было упомянуто, морской принцессой и обладавшая по этой причине паранормальными способностями, обернулась рыбой и уплыла, а бедняга Ацис был раздавлен в лепёшку.
Мария Медичи была не только покровительницей Рубенса, но и его моделью, вполне отвечавшей представлениям великого художника о красоте пышного женского тела (изображающие её картины были перенесены из Люксембургского дворца в Лувр, где любой желающий и может с ними ознакомиться). На тощую вертлявую Галатею она не была похожа ни капельки, но, тем не менее, именно в её виде она аллегорически выведена. Не знаю, как выглядел Марийяк (и был ли он замечен в тесной дружбе с голубками), но, подозреваю, что и этот почтенный пожилой министр далеко не всеми частями своего тела был подобен Ацису. А вот что касается Ришелье-Полифема, то тут просто поразительное портретное сходство!
Наконец, расставшись с этими персонажами в частности, и, в целом, с Люксембургским садом, пересечённым нами с запада на восток, мы направились к Пантеону, ставшему последним приютом многих великих мужей Франции (а если учесть Марию Склодовскую-Кюри, то не только мужей и не только Франции), начиная с графа Мирабо, позже признанного мерзавцем, с позором выкинутого и заменённого Маратом, тело которого постигла впоследствии та же печальная участь.
Комментариев нет:
Отправить комментарий